Не отрываясь от захватывающего вида арены, иду вперед, к ближайшей арке, за которой распростерлась неохватная взглядом площадь. Оказавшись у входа, я с изумлением смотрю на тысячи и тысячи людей облаченных в черные одежды, протестующих против классового гнета, восседающих (возможно впервые) на трибунах амфитеатра. Людей так много, что все они с каждым новым взглядом, превращаются в сплошное движущееся и вибрирующее месиво, целиком из черной материи. Я неожиданно осознаю, как мал и насколько может оказаться невозможным отобрать у этой толпы Аврору, хрупкую, белокурую девушку, доверившую мне свое сердце. Я вдруг осознаю, что против всех, присутствующих здесь, что мне глубоко наплевать, за что они борются и насколько важна справедливость. Я не могу отдать им ее, я ощущаю холодные руки паники, тянущейся ко мне. Верх несправедливости для меня сейчас это то, что многотысячная толпа объединилась против Авроры, они удерживаю ее где-то здесь, сильными цепкими лапами, а я совершенно точно не в состоянии уничтожить их всех.
Я прохожу глубже, прохожу под аркой и оказываюсь у парапета, за которым начинается беломраморное поле арены. Взбесившиеся, обездоленные граждане третьего класса уже успели осквернить нетронутую чистоту открывшегося передо мной пространства. Здесь и там я вижу полыхающие костры (для Бессмертных), и занятые виселицы (для тех, кто только готовился совершить Переход). Отовсюду веет безумием, ненавистью; гневные призывы и грязные речи в адрес богачей наслаиваются друг на друга, образуя шумовой хаос.
Толпа требует крови. Им нужны те, кто ответят за их скверные жизни.
Толпа требует Аврору…
Плавное, механическое жужжание над головой, привлекает внимание, и я оборачиваюсь, смотрю на ярус надо мной. Это парковочная площадка для магнитомобилей, полностью свободная не считая одной машины. Тот самый мобиль, который я заметил отъезжающим от дома Бруно. Я кидаюсь к лестнице ведущей наверх, расталкивая народ перед собой. Лицо за лицом, встречающееся мне на пути, изуродовано яростью, дикарским желанием рвать любого, кто не является представителем «своих». Я рад, что на мне одежда черного цвета, иначе они, эти потерявшие голову дикари, оставившие собственное Я и подчинившиеся коллективному разуму, разорвали бы меня на крохотные кусочки, в знак победы «нищих» над «бедными».
Какие-то седовласые тетки, возможно даже близняшки, тычут мне в лицо электронными картинками, запечатлевшими искаженные болью лица - жертвы развернувшегося восстания. Это не укладывается у меня в голове, сердце замирает от ужаса, если я представляю, что кто-то из этих чудаков покажет мне мертвое лицо Авроры! Я бегу быстрее, карабкаюсь по выпирающим мраморным ступеням, не отрывая взгляда от магнитомобиля на платформе.
Я оказываюсь на нужной высоте, когда несколько подростков, явно представляющих себя, народными героями-освободителями, встают у меня на пути. Лет по шестнадцать, не больше, но ярости и дерзости во взглядах хоть отбавляй. Я даже и не думаю прерываться на них, иду тараном вперед, к цели, но один из них, в черной футболке с изображением черепа что есть силы, бьет меня по шее. Я не удерживаю равновесие и заваливаюсь на бок, прямо на невысокое ограждение, за которым внизу распростерлась арена. Странно, но я успеваю отметить, что не испытал выброса адреналина в кровь, я не испугался, но разозлился. Одним ударом в живот я вывожу из драки парня в футболке с черепом; задохнувшись от боли, он неуклюже валится назад и падает на целую толпу граждан. Начинается суматоха, раздаются крики ужаса и боли. Это мне на пользу!
Перехожу ко второму парнишке, хватаю его за грудки и тащу к ограждению. Вся его спесь вмиг улетучилась, он смотрит на меня искренне испуганными глазами, уже представляя, как я перекидываю его через периллы и он летит навстречу смерти.
- Где держат приговоренных к казни!? – ору я на него, чувствую к собственному стыду и ужасу, что мне не жаль мальчишку, что я и правда, могу столкнуть его вниз.
Только бы он не глупил и сказал все, что я от него потребую.
Испуганное лицо Авроры, покорно ожидающей смерти и ее зовущий, робкий взгляд, заставляют меня забыть о любой жалости, на пути к ней.
- Я понятия не имею, серьезно, парень! Не глупи. – молитвенно, в последней просьбе о пощаде, отвечает мальчишка, осторожно прижимая ладоши к моим плечам.
Я не получил нужного ответа. Сам не ведая, что творю, медленно толкаю его через ограждение, рот мальчика раскрывается в беззвучном крике, еще не успевшим сорваться с губ, и я уже готов сделать последнее усиление, чтобы отправить его вниз, но замечаю кое-что интересное на платформе. Какой-то коротко стриженый блондин в черном, вытаскивает из салона магнитомобиля парня, скорее всего того самого Мэтью, приятеля Бруно и швыряет его на плоский капот. Блондин не бьет Мэтью, но угрожающе давит ему локтем на шею, о чем-то быстро и требовательно расспрашивая. В нем нет горячности, присущей мне, точно блондин давно спланировал каждое свое действие и слово. Это работает на него, потому что Мэтью начинает говорить, без призрения, но с опаской.
В голове что-то щелкает, мысль встает на свое место, и я делаю два вывода: блондин явно не местный, можно сделать смелое предположение, что он один из элиты, по каким-то причинам претворяющийся Смертным и очевидно, ему нужна та же информация что и мне.
Отпихивая перепуганного, но оставшегося к его собственной радости в живых пацана, я бегу к блондину и Мэтью. Это гонка на секунды, нутром чувствую, мы с этим самозванцем боремся за один приз. И не успеваю я ступить на площадку парковки, как блондин срывается с места и исчезает где-то в толпе, растворяясь так умело, словно делал это уже не один раз.